Пётр Первый в русской истории

Доклад на конференции в Институте развития образования Удмуртии

Совсем недавно, 4 ноября исполнилось 300 лет с того дня, как Россия провозглашена империей. Попробуем понять значение этого события в нашей отдалённой и современной истории. При подготовке этого материала мы постарались как можно полнее познакомить читателей с исследованиями хотя бы нескольких наших авторитетных историков, отбрасывая при этом множество интересных книг, выражающих крайние точки зрения. Большие массивы цитируемых текстов помогут нам лучше понять дух и логику наших великих историков.

Выдающийся пастырь и церковный историк ХХ века митрополит Иоанн (Снычев) даёт нам ориентир в путешествии по безбрежному океану истории: «Лишь обогатившись духовным опытом Церкви, познанием тайн, лежащих в основе жизни мятущегося и алчущего правды человеческого сердца, можно разорвать порочный круг „черно-белого“ исторического сознания, приблизившись к пониманию его действительного, ненадуманного многоцветия. Вглядываясь в прошлое, возгреем в себе любовь и милость, покаяние и сочувствие — и оно отдаст нам свои секреты, увидев в нас друзей и продолжателей, а не прокуроров и судей. Все это необходимо помнить особенно тогда, когда приступаем к рассмотрению эпох переломных и неспокойных, исторических деятелей крупных и своеобразных».

Профессор В. О. Ключевский. Курс русской истории, т. 4. «Не преувеличивая и не умаляя дела Петра Великого, можно так выразить его значение. Реформа сама собою вышла из насущных нужд государства и народа, инстинктивно почувствованных властным человеком с чутким умом и сильным характером, талантами, дружно совместившимися в одной из тех исключительно счастливо сложенных натур, какие по неизведанным еще причинам от времени до времени появляются в человечестве. С этими свойствами, согретыми чувством долга и решимостью „живота своего не жалеть для отечества“, Петр стал во главе народа, из всех европейских народов наименее удачно поставленного исторически. Этот народ нашёл в себе силы построить к концу XVI в. большое государство, одно из самых больших в Европе, но в XVII в. стал чувствовать недостаток материальных и духовных средств поддержать свою восьмивековую постройку.

Реформа, совершенная Петром Великим, не имела своей прямой целью перестраивать ни политического, ни общественного, ни нравственного порядка, установившегося в этом государстве, не направлялась задачей поставить русскую жизнь на непривычные ей западноевропейские основы, ввести в нее новые заимствованные начала, а ограничивалась стремлением вооружить Русское государство и народ готовыми западноевропейскими средствами, умственными и материальными, и тем поставить государство в уровень с завоеванным им положением в Европе, поднять труд народа до уровня проявленных им сил. Но все это приходилось делать среди упорной и опасной внешней войны, спешно и принудительно, и при этом бороться с народной апатией и косностью, воспитанной хищным приказным чиновничеством и грубым землевладельческим дворянством, бороться с предрассудками и страхами, внушенными невежественным духовенством. Поэтому реформа, скромная и ограниченная по своему первоначальному замыслу, направленная к перестройке военных сил и к расширению финансовых средств государства, постепенно превратилась в упорную внутреннюю борьбу, взбаламутила всю застоявшуюся плесень русской жизни, взволновала все классы общества».

О насмешках над церковностью. «У Петра и его компании было больше позыва к дурачеству, чем дурацкого творчества. Они хватали формы шутовства откуда ни попало, не щадя ни преданий старины, ни народного чувства, ни собственного достоинства, как дети в играх пародируют слова, отношения, даже гримасы взрослых, вовсе не думая их осуждать или будировать. В пародии церковных обрядов глумились не над церковью, даже не над церковной иерархией как учреждением: просто срывали досаду на класс, среди которого видели много досадных людей. Можно не дивиться крайней беззаботности о последствиях, о впечатлении от оргий. Хотя Пётр жаловался, что ему приходится иметь дело не с одним бородачом, как его отцу, а с тысячами, но с этой стороны можно было ждать больше неприятностей, чем опасностей. К большинству тогдашней иерархии был приложим укор, обращённый противниками нововведений на последнего патриарха Адриана, что он живёт из куска, спать бы ему да есть, бережёт мантии для клобука белого, затем и не обличает.

Серьезнее был ропот в народе, среди которого уже бродила молва о царе-антихристе; но и с этой стороны надеялись на охранительную силу кнута и застенка, а об общественной стыдливости в тогдашних правящих сферах имели очень слабое помышление. Да и народные нравы если не оправдывают, то частью объясняют эти непристойные забавы. Кому неизвестна русская привычка в веселую минуту пошутить над церковными предметами, украсить праздное балагурство священным изречением? Известно также отношение народной легенды к духовенству и церковному обряду. В этом повинно само духовенство: строго требуя наружного исполнения церковного порядка, пастыри не умели внушить должного к нему уважения, потому что сами недостаточно его уважали.

И Петр был не свободен от этой церковно-народной слабости: он был человек набожный, скорбел о невежестве русского духовенства, о расстройстве церкви, чтил и знал церковный обряд, вовсе не для шутки любил в праздники становиться на клиросе в ряды своих певчих и пел своим сильным голосом — и, однако же, включил в программу празднования Ништадтского мира в 1721 г. непристойнейшую свадьбу князя-папы, старика Бутурлина, со старухой, вдовой его предшественника Никиты Зотова, приказав обвенчать их в присутствии двора при торжественно-шутовской обстановке в Троицком соборе. Какую политическую цель можно найти в этой непристойности, как и в ящике с водкой, формат которого напоминал пьяной коллегии Евангелие? Здесь не тонкий или лукавый противоцерковный расчет политиков, а просто грубое чувство властных гуляк, вскрывавшее общий факт, глубокий упадок церковного авторитета. При господстве монашества, унизившем белое духовенство, дело церковно-пастырского воспитания нравственного чувства в народе превратилось в полицию совести.

Но Петр от природы не был лишён средств создать себе более приличные развлечения. Он, несомненно, был одарён здоровым чувством изящного, тратил много хлопот и денег, чтобы доставать хорошие картины и статуи в Германии и Италии: он положил основание художественной коллекции, которая теперь помещается в петербургском Эрмитаже. Он имел вкус особенно к архитектуре… Правда, незаметно, чтобы Петр был любителем классического стиля: он искал в искусстве лишь средства для поддержания легкого, бодрого расположения духа; упомянутый его петергофский дворец украшен был превосходными фламандскими картинами, изображавшими сельские и морские сцены, большею частью забавные. Привыкнув жить кое-как, в черной работе, Петр, однако, сохранил уменье быть неравнодушным к иному ландшафту, особенно с участием моря, и бросал большие деньги на загородный дворец с искусственными террасами, каскадами, хитрыми фонтанами, цветниками и т. п. Он обладал сильным эстетическим чутьем; только оно развивалось у Петра несколько односторонне, сообразно с общим направлением его характера и образа жизни. Привычка вникать в подробности дела, работа над техническими деталями создала в нем геометрическую меткость взгляда, удивительный глазомер, чувство формы и симметрии; ему легко давались пластические искусства, нравились сложные планы построек; но он сам признавался, что не любит музыки, и с трудом переносил на балах игру оркестра.

По временам на шумных увеселительных собраниях петровой компании слышались и серьёзные разговоры. Чем шире развертывались дела войны и реформы, тем чаще Пётр со своими сотрудниками задумывался над смыслом своих деяний. Эти беседы любопытны не столько взглядами, какие в них высказывались, сколько тем, что позволяют ближе всмотреться в самих собеседников, в их побуждения и отношения, и притом смягчают впечатление их нетрезвой и беспорядочной обстановки. Уже в 1698 г. английский епископ Бернет заметил, что Пётр с большими усилиями старается победить в себе страсть к вину.

Как ни мало был Петр внимателен к политическим порядкам и общественным нравам Запада, он при своей чуткости не мог не заметить, что тамошние народы воспитываются и крепнут не кнутом и застенком, а жестокие уроки, данные ему под первым Азовом, под Нарвой и на Пруте, постепенно указывали ему на его политическую неподготовленность, и по мере этого начиналось и усиливалось его политическое самообразование: он стал понимать крупные пробелы своего воспитания и вдумываться в понятия, вовремя им не продуманные, о государстве, народе, о праве и долге, о государе и его обязанностях. Он умел свое чувство царственного долга развить до самоотверженного служения, но не мог уже отрешиться от своих привычек, и если несчастья молодости помогли ему оторваться от кремлевского политического жеманства, то он не сумел очистить свою кровь от единственного крепкого направителя московской политики, от инстинкта произвола. Он надеялся только силой навязать народу недостающие ему блага и, следовательно, верил в возможность своротить народную жизнь с ее исторического русла и вогнать в новые берега. Потому, радея о народе, он до крайности напрягал его труд, тратил людские средства и жизни безрасчетно, без всякой бережливости. Эти крутые меры были малоуспешны».

Посошков в сочинении «О скудости и богатстве», писанном в последние годы царствования Петра, яркими чертами изображает плутни и извороты, на какие пускались дворяне, чтобы «отлынять» от службы.

Реформа Петра становилась центральным пунктом нашей истории, совмещавшим в себе итоги прошлого и задатки будущего. С этой точки зрения по упрощённой систематизации вся наша история делилась на два периода: на Русь древнюю, допетровскую, и Русь новую, петровскую и послепетровскую. О деятельности Петра судили очень различно; но долго это различие происходило вовсе не от успехов ее изучения и понимания.

В заключение попытаемся установить наше отношение к реформе Петра. Противоречия, в какие он поставил своё дело, ошибки и колебания, подчас сменявшиеся малообдуманной решимостью, слабость гражданского чувства, бесчеловечные жестокости, от которых он не умел воздержаться, и рядом с этим беззаветная любовь к отечеству, непоколебимая преданность своему делу, широкий и светлый взгляд на свои задачи, смелые планы, задуманные с творческой чуткостью и проведенные с беспримерной энергией, наконец, успехи, достигнутые неимоверными жертвами народа и великими усилиями преобразователя, — столь разнородные черты трудно укладываются в цельный образ. Преобладание света или тени во впечатлении изучающего вызывало одностороннюю хвалу или одностороннее порицание, и порицание напрашивалось тем настойчивее, что и благотворные деяния совершались с отталкивающим насилием. Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью».

Л. А. Тихомиров. «Монархическая государственность». «Самодержавный инстинкт Петра поистине велик, но повсюду, где требуется самодержавное сознание, он совершает иногда поразительные подрывы своего собственного принципа».

«Понимания Церкви у него не было, а с этим невозможно было и понимание собственной власти, как русского монарха. В своем отношении к Церкви он подрывал самую существенную основу своей власти её нравственно-религиозный характер… К.П.Победоносцев отмечает в своих „Выписках“ десятки законодательных мероприятий, в которых ярко проявляется дух маловерующего цезаропапизма. Так, например, запрещено ходить из церкви с образами на дом. Архимандриты под присягой обязуются не держать (в монастырях) затворников. Запрещено проводить богослужения в домах. В 1723 году указано „впредь никого не постригать“. В 1725 году запрещено ходить священникам по домам (кроме Рождества. — Ш.В.). Мудрено ли, что старообрядцы искренно сочли Петра антихристом?»

«За первое десятилетие после учреждения синода большая часть русских епископов побывала в тюрьмах, были расстригаемы, биты кнутом и т. п. (такого насилия и разграбления Церкви, как при Петре и Екатерине «Великой», ограбившей и упразднившей 4/5 монастырей, не допустили даже турки после захвата Константинополя. — Ш.В.). При таком положении высшей и средней церковной власти — положение низшей, приходской, стало абсолютно ненормальным. То христианское единение всех верующих, пастырей и пасомых, которое есть основа Церкви, исчезает и в приходе. Еще по петровскому «Регламенту» у нас допускались старинные выборы прихожанами своего клира, но фактически все это совершенно исчезло. Священник наподобие чиновника назначается на приход властию, даже без ведома пасомых, и в случае самого неудачного назначения прихожане не могут получить себе нового пастыря по сердцу. В управлении прихода, в заведывании имуществом его, миряне почти изгнаны, даже вопреки закону (такое положение сохраняется вот уже три века. — Ш.В.). Таким образом, сеть власти бюрократии проникает во все сферы церковного управления… Поэтому, деспотизм в отношении подчиненного ему священства, кумовство, изгоняемое на государственной службе, широко допускается в «духовном ведомстве».

«Итак, в самой основе своего величия русский народ почувствовал полное шатание. Если неизвестно, в чем состоит православие, то нельзя считать заблуждающимися ни „лютеров и кальвинов“ ни „папежников“. А между тем эти „лютеры и кальвины“, да отчасти и „папежники“, жили тут же, в Москве и учили нас всему, что только было похитрее и нужнее. Первая опора нашей самобытности — вера — подверглась раздранию и сомнению».

Подводя итог, можно назвать главным достижением Петра создание современного флота, сухопутной армии и полноценный выход в море. Но в результате реформ Церковь оказалась подмята государством (такова была реакция самодержца, как и его отца Алексея Михайловича на все ужасы церковного раскола. — Ш.В.) Все это сильно подорвало веру в народе, а государственное чиновничество стало по крови и обычаям — иноземным, и превратилось из служилого сословия в своего рода захватчиков, в вымогателей и расхитителей, намного хуже допетровских московских бояр. Достаточно вспомнить одного только Алексашку Меньшикова. Петр не оставил после себя закона о престолонаследии, что и предопределило последовавшую чехарду дворцовых переворотов, после которых государство и Церковь возглавляли не верующие и не русские люди и даже женщины. Но и в таких условиях Россия родила своих национальных гениев Ломоносова и Ползунова, святого воина Феодора Ушакова и Суворова, которым ничуть не помешало прославить Отечество куцее масонское обмундирование того века. Наша Церковь взрастила молитвенников о Руси — Паисия Величковского и Серафима Саровского и целый сонм безвестных миру праведников, на которых и держится всегда Святая Русь. В качестве заключения — две истории о взаимоотношениях Государя Императора и его подданных.

Подвиг купца Иголкина. Купец Иголкин, родом новгородец, вёл торговые дела со Швецией. Когда началась Северная война купец, как российский подданный был интернирован и посажен в шведскую тюрьму, где провёл долгое время. Как-то раз, находясь в заключении, купец услышал, что шведские тюремщики отпускают грубые шутки в адрес русского царя Петра Великого. Купец несколько раз попросил их перестать, пояснив, что оскорбления его государя, для него, как верноподданного слышать неприемлемо. Данные просьбы были проигнорированы, после чего Иголкин, вырвав у одного из солдат штык, заколол его и его товарища. Когда на шум сбежались остальные стражники, Иголкин сдался им без сопротивления. Пояснив на суде мотивы своих действий, купец вызвал уважение шведского короля Карла XII, который приказал освободить его и отпустить домой. После освобождения он проживал в Новгороде, пользовался расположением Петра Великого, имел от него значительные привилегии.

Святитель Митрофан и Государь. Владыка Воронежский Митрофаний поддерживал инициативы Петра, способствовавшие просвещению Российской державы, помогал в создании нового морского флота, жалуя на это крупные средства. Когда царь приказал переливать на пушки церковные колокола, святитель и тут подсобил средствами — не отдавать же земли Отечества шведу! Царь часто приезжал к Митрофанию, когда бывал в Воронеже, о многом говорил и советовался с ним.

Однажды Петр I, быв в своем воронежском дворце, пригласил святителя к себе. Святитель заметил во дворе статуи обнажённых героев языческой мифологии: Зевсов, Уранов, нимф и красавицы Венеры. Увидел — развернулся — ушел. На вопрос царя, мол, как же так, святитель ответствовал: «Пока Петр не уберёт этих идолов, не могу войти во дворец». Возмущенный царь передал святителю, что, если он тут же не явится, то будет казнён. Ответ святителя стал эталонным по прямоте и мужеству для всех добрых пастырей Церкви: «Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение (Флп. 1: 21). Тело мое в царских руках, и он властен умертвить оное, а на душу мою никакая человеческая власть не простирается, но неприлично православному Государю ставить языческих болванов и тем соблазнять простые сердца». После этих слов святитель Митрофан стал готовиться к смерти. Он решил послужить всенощное бдение вечером и велел звонить в самый большой колокол Благовещенского собора Воронежа. Царь, услышав колокольный звон, поинтересовался у слуг: «Какой завтра праздник?» Ему ответили, что никакого большого праздника завтра нет. Тогда Петр I отправил людей спросить у святителя о причине звона. Святитель Митрофан ему передал: «Мне, как преступнику, словом царским изречена казнь смертная, и того ради я, приготовляясь к смерти, спешу принести Господу Богу соборное с Церковью о грехах моих моление».

Царь был поражён смирением святителя. Он тут же приказал снести статуи и попросил прощение у праведника. После этого события Петр I проникся еще большим уважением к смелому епископу. Виктор Маркович Живов: «Эта воронежская история особенно запомнилась народу, потому что царь, которого сам Патриарх не смог упросить о милости, смирился пред непослушным епископом. Обычно Петру не перечили. Во всяком случае, открыто. Дружба царя, большие полномочия и материальные ресурсы не изменили монашеского образа жизни святителя Митрофана.

В день смерти святителя — 23 ноября 1703 года — Петр I прибыл в Воронеж и застал Митрофания уже при смерти. Царь долго держал руку святителя, а потом закрыл его глаза своей рукой. При погребении владыки Митрофания в Благовещенском соборе Воронежа, когда представители духовенства хотели взять гроб для перенесения, Петр I сказал, обратившись к своей свите: «Стыдно нам будет, ежели мы не засвидетельствуем нашей благодарности сему пастырю отданием ему последней чести. Итак, вынесем тело его сами». Сказав это, царь первый взялся за гроб святителя и с главными военачальниками понес его в соборный храм. Когда погребение окончилось, Петр I громко сказал: «Не осталось у меня другого такого святого старца, ему же да будет вечная память».

И завершим нашу тему словами великого Пушкина: «Да ведают потомки православных// Земли родной минувшую судьбу.// Своих Царей великих поминают// За их труды, за славу, за добро.// А за грехи, за темные деянья// Спасителя прилежно умоляют».

Использованная литература:

— Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб., 1992;
— Ключевский В. О. Курс Русской истории, ч. 4. М., 1937;
— Серафим (Соболев), архиеп. Русская идеология. М., 2000;
— Россия перед Вторым Пришествием. Сост. С. Фомин. М., 1993;
— Исторические рассказы и анекдоты. Из жизни русских государей и замечательных людей. М., 2012.