Пути Господни неисповедимы, или как писатель-лауреат стал священником

Он окончил Литературный институт, был известным писателем, лауреатом литературных премий, охотником, рыболовом. И вдруг стал священником в Вологодской области, в местах глухих и отдалённых. Даже помидоры там не вырастают. А вот роскошная виноградная гроздь выросла — книга рассказов отца Ярослава Шипова «Долгота дней». С тех пор вышло несколько его сборников: «Райские хутора и другие рассказы», «Лесная пустынь», «Тоскующие по небесам».

— Как вы пришли к вере? — спрашиваю отца Ярослава.

— Этот вопрос часто задают людям, воцерковившимся в зрелом возрасте. И подробного, внешнего ответа на него не найти. Пути Господни действительно неисповедимы. Душа по природе христианка, она просит своего — и в какой-то момент обретает.

Бог протягивает руку всем, это великий дар. И как только человек на мгновение отказывается от гордости, самости, тщеславия, он приходит к вере. Я сейчас вижу много людей, которые душой тянутся к Богу, а гордость, тщеславие — мешают. Мешают Крещению, причащению.

— То, что вы стали священником, было неожиданно для вас?

— Рукоположение было неожиданным. Я помогал восстанавливать огромный Преображенский собор в селе Верхний Спас Вологодской области.

— Тот, который жители «уродовали с полстолетия, но так и не одолели»?

— Да. Писатель — человек свободный. Я ездил туда на охоту, купил там дом. Как-то вернулся, а мой духовник спросил: «Ты что ж так долго не причащался?» Полтора месяца меня не было. Я ответил: «А там храма нет». И он мне сказал, чтобы я или перебирался охотиться в другое место, или храм восстанавливал.

Тогда я узнал одно из древних правил: если человек пропускал без уважительной причины три воскресных службы, он лишался церковного общения. Это меня впечатлило. С тех пор я уже по три воскресных дня старался не пропускать.

— Всё правильно.

— Местные власти решили восстанавливать храм к 600-летию села. Люди они невоцерковлённые, даже некрещёные. Я им объяснил: восстановить можно, только если будет служба, будет молитва. Иначе это всё обречено на неудачу. И они обратились ко мне с просьбой оформить приход. В конце 80-х годов это было непросто.

Стал я собирать документы, ездить к уполномоченному по делам религий, писать бумаги, переписывать. Это не великие дела, но муторные. И ещё пришлось с председателями колхоза и местного совета поехать в Вологду на переговоры с архиепископом.

Владыка нам говорил, что у него нет средств на восстановление храма. Председатель колхоза отвечал: «Сами восстановим!» Владыка: «У меня нет кадров». Председатель: «А у нас есть — вот!»

— И показал на вас?

— Да. Я им говорю: «Вы бы меня сначала спросили». И владыка тоже растерялся, мы с ним не были знакомы. Так в тот раз и разъехались.

Под новый год ко мне в Москву приходит телеграмма, владыка просит приехать. Был съезд Союза писателей. Я в нём принимал участие, за кого-то голосовал.

30 декабря приехал в Вологду, пришёл к владыке. Посидели, попили чайку. Он 1912-го года рождения, рассказывал мне про своё детство, юность, про то, как он в учительницу влюбился. Интересные, конечно, истории.

— Это описано у вас в рассказе «Ужин у архиерея».

— Я опять на вокзал. Билетов нет. Недоумение полное: ну вот, приехал на полтора часа поговорить. Зачем? А ему просто хотелось познакомиться со мной.

Прошло две недели. Я отправился на охоту — между Саратовом и Волгоградом. Компания хорошая. В степях охотились. А домой в Москву ещё одна телеграмма приходит: владыка меня ждёт в Череповце.

— Любопытно-то как!

— Приехал к нему. И он меня совершенно неожиданно рукополагает в диакона. Говорит: «С завтрашнего дня служите здесь». А я заведовал редакцией прозы в российском издательстве «Современник», у меня в подчинении было 20 редакторов. Да ещё в Саратове своё охотничье снаряжение оставил. Думал, съезжу — и вернусь.

Говорю: «Владыка, мне надо с этим разобраться». Он отвечает: «Ну, да. Не завтра, а послезавтра будете служить».

— Вы внутренне не возражали против рукоположения?

— Нет. У меня, вероятно, к тому времени сформировалась готовность к послушанию. Отказ от своеволия, я уже знал, приводит к положительным результатам. Возможно, своеволие опять когда-то вылезет, не хватит послушания…

Кстати, в строку: мужчины труднее приходят в Церковь — из-за самости, но они там скорей становятся послушными. У них больше готовности к этому, кротости, смирения. А женщины легче входят в Церковь, но очень часто остаются упрямыми, своевольными, непослушными. Не знаю, может, это касается только советских женщин.

— «Не выдерживают приближения к небесам», как говорил ваш владыка. Судя по книге, жизнь священника в деревне была тяжёлой и голодной.

— Очень голодной. В 92-м году, когда произошла реформа, в нашем районе просто не было денег в наличии. Не платили ни зарплату, ни пенсию. Люди стеснялись приходить в храм, потому что не за что свечку купить. Я им говорил: «Вы приходите! Сколько будет свечек, столько раздадим, а дальше без них служить будем».

— А как восприняли там ваше появление в качестве священника?

— Встретили меня хорошо. Как интересно Бог устраивает! Оказывается, до революции была традиция, когда православный мир просил себе кого-то в священники. В плане воцерковления ни одного грамотного человека в селе не было. Но они написали владыке прошение, чтобы меня им назначили.

Начал я служить. Дали мне комнату под временный храм — в комбинате бытового обслуживания.

— Знаменательно!

— И вдруг бухгалтерия колхоза потребовала: «Платите нам за аренду этой комнаты!» Но денег-то нет никаких! Я им говорю: «Давайте заключать два договора. Я вам плачу за аренду этой комнаты, а вы мне как правопреемнику священника, которого расстреляли в 36-м году, платите за аренду Преображенского собора за 60 лет». А там колхозный гараж был.

У них что-то внутри дрогнуло — и на ближайшем правлении колхоза они приняли решение о том, чтобы не только не брать аренду, но и построить небольшой деревянный храм. Стали выбирать, какой. Председателю очень понравилась картина Левитана «Над вечным покоем».

— И этот «проект» утвердили?

— Но только не с такой высокой кровлей, а пониже, попроще. Оформили это как строительство двухквартирного дома, включили в план. Но тут произошла реформа. Строители ушли. Дальше я уже просто не могу восстановить в памяти, с каким трудом давался каждый венец. Денег нет. Рабочие брали плату только водкой. Водки тоже нет — после горбачёвской реформы.

Но как-то по молитве всё совершилось. Храм вырос. Владыка благословил меня освятить его иерейским чином — и я освятил.

— А потом, насколько я поняла, у вас появилось еще три прихода?

— Да. Но нищета была невероятная! Как-то пришло приглашение в Вологду на епархиальное собрание. Казначей наш на службе объявил, что мне надо 22 или 23 рубля — чтобы доехать до Вологды и обратно. Собрали только 17. Люди несли копейки, все вытряхнули.

— Как же вы вернулись?

— Добрался я до Вологды ночью — и как раз приехали священники из других концов области. Они на вокзале дали мне 5 рублей.

А так самой главной проблемой (если не брать проблемы духовные и восстановления храмов) было передвижение. Транспорта своего у меня не имелось. Через район проходила одна асфальтированная дорога. Приходы один от другого — на расстоянии 80 километров. За мной присылали газики, грузовики. Зимой приходилось ездить в тракторных тележках — иначе не добраться. И на дрезине катался. Когда реки разливались, то на одном берегу — стоял гроб, а я — на другом.

— И так отпевали?

— Так. Похоронные дела я даже не могу описывать. Смертность от начала перестройки — очень сильная, похороны непрерывные. Телефонов в деревне нет. Я с утра ждал, не приедут ли за мной. В любой мороз приходилось отпевать покойников на кладбищах — ведь ко мне в храм за 80 верст их не повезут.

— Наверное, здоровье вы потеряли?

— Ну, может, я бы его и тут потерял… Но в Вологодской области специфический климат, со всех сторон болота. Из 45 жителей одной деревни — и старых, и малых — 19 человек страдали расстройствами опорно-двигательной системы.

И у меня с ногами стало плохо, я ходить уже не мог. Только поэтому вернулся в Москву. Три года маялся здесь, старался выправить ноги. А потом на две недели съездил в Крым, в теплой воде поплавал — и всё у меня начало проходить.

— Да еще к святителю Луке Крымскому, видимо, заехали?

— Конечно. И с тех пор я в свой отпуск езжу туда. А так бы мне, конечно, в Вологодской епархии жить и жить. Помню, приеду в Вологду на собрание, мне говорят: «О, викарный приехал!» Шутили, викарным архиереем называли — у меня же четыре прихода. Собирались пятый открывать.

Финансовые трудности меня не смущали. Мне много не надо. Отпою кого-нибудь — дадут 3 рубля. Куплю хлеба, банку маринованных огурцов, приеду домой и съем. Рыбу ловил.

— А картошку приносили местные жители?

— Сам выращивал. Грибы собирал, клюкву…

— Книгу «Долгота дней» вы начали писать ещё там?

— Нет, я десять лет о писательстве не вспоминал. Только в местной газете проводил ликбез. Надо было людям буквально доказывать, что святые — это не сказочные персонажи, что Николай Чудотворец — иерарх Церкви. Этого никак не могли понять.

А книгу стал писать в Москве в 2000-м году. И довольно быстро написал. Я к этому отношусь как к священническому служению.

Бог — Творец. И нам Он дал дар творчества — каждому в своей области: и домашней хозяйке, и шахтёру, и столяру. Пушкин хорошо это понимал. Он дурака валял, потом ему сверху: «Пиши!» И водит ручкой. Писатель — орудие, а не исполнитель.

Жизнь мне дал Бог. Все, что я хорошего накопил, тоже от Него, по Его воле (против Его воли — только плохое). Так что моя задача была по возможности достойно использовать дары Божии. Наша функция тут — минимальная. Не захочет Он — и ничего мы не создадим. Сколько написано литературоведческих фолиантов о том, почему какой-то писатель в каком-то возрасте перестал писать! Ну, не дано было больше — и всё.

— Хороший ответ на это есть в вашем рассказе «Пшеница золотая». Его наши читатели найдут дальше. А я напомню им стих из Евангелия от Иоанна: «Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне» (15, 4).