Бессмертный гений, клеветники России и «Европы вольность, честь и мир»

Пушкин как образ русской народной личности

Каждый год в начале июня, перед его днём рождения, как и в начале февраля, накануне его гибели, особенно часто на ум приходят мысли о Пушкине. О дорогом нашем Александре Сергеевиче. «Болярине Александре», как именует его православный люд в поминальных молитвах.

Для человека, младенцем впитывавшего сказочное слово Пушкина, а юношей растворявшегося в жизнях Гринёва, Дубровского, Сильвио, Татьяны, Онегина — это дело понятное. Пушкин одновременно глубок и прост в лучшем смысле этого слова, он народен, и поэтому такое желание ни в ком не удивляет, ни в ком не кажется вычурным, будь то Достоевский или создатель трогательного анекдота о том, как Александр Сергеевич не поддался на подлость Дантеса, а просто послал его куда подальше. Эх, брат Пушкин, или не повторял ты тысячи раз за свою жизнь, что «блажен муж иже не иде на совет нечестивых»?

«Пушкин есть явление чрезвычайное, и может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, каким он, может быть, явится через двести лет», — так думал Николай Гоголь. «Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности…», — сказал Аполлон Григорьев. На первый взгляд кажется, что звучит это слишком общо. Но стоит взять себе труд вдуматься в черты самого Пушкина и его любимых героев, и эти мысли наполняются важнейшей для нас сегодня конкретикой.

Явление Пушкина притягательно именно соответствием основным архетипам русского национального самосознания. Это видно во всём: в его отношении к жизни и смерти (при всей способности радоваться жизни, воспевать эту радость, вдыхать жизнь в любой образ, переход в иной мир, «качество» этого перехода для Пушкина важнее); в благоговейном и одновременно честном, по Иову, отношении к Богу; в отношении к ближнему и себе; в ясной иерархии ценностей, устремляющейся от низшего, материального, к высшему, духовному; в преданности долгу и чести, подтверждённой не просто литературными образами, пусть и великими, но личной жертвой.

Мы говорим, конечно, о зрелом Пушкине. Молодой Пушкин мало отличался от молодёжи того времени, разве что степенью дарования. Но дар Божий есть только дар, его ещё надо освоить, иначе — Бог дал, Бог взял.

Здесь мне бы хотелось уточнить одну мысль Александра Сергеевича, тем более что я уверен: проживи он ещё десяток лет, и ему показалось бы необходимым это уточнение. «Гений и злодейство — две вещи несовместные», — написал он в «Маленьких трагедиях». Это, конечно же, не так. История человечества начиная от Каина — гения, создавшего городскую цивилизацию — говорит нам о том, что злодейство вполне может быть чертою гения. А вот что несовместно, так это злодейство и Божий дар, которым был наделён Пушкин.

В превращении молодого Пушкина в Пушкина зрелого — особенная современность и своевременность его образа.

Пушкин — это путь от «заблуждений» в амурных делах к истинному пониманию любви, честному браку и строительству прочной семьи. От увлечения свободой, преклонения перед ней — к ясному пониманию, что лучшая свобода — это когда ты живёшь по Закону, когда ты «свой у Бога», держишь отчёт непосредственно перед Ним.

Пушкин — это переход от «европеизма» к почвенничеству, вере в особую роль России как полюса притяжения и защиты народов Востока. От бунтарства и революционности — к прочному консервативному началу.

Пушкин прошёл такой путь быстро, за пять — семь лет, и это стало возможным, прежде всего, благодаря относительно краткому, но предельно насыщенному периоду деревенской жизни. Уединение было вынужденным, формально это была ссылка, а на деле — возвращение на родину из живущего на чужой манер Петербурга.

Родная природа, определяющая строй русской души и исцеляющая её. Ставшее неотъемлемой частью его жизни православное начало — будь то сказки Арины Родионовны, общение с простым русским мужиком или беседы с настоятелем Святогорского монастыря. Отчий дом с его очагом — «родным пепелищем», семейные предания, могилы предков. Уединение и тишина, которые прерывались лишь нежной дружбой с соседями и от этого становились ещё более желанными. Спокойный размеренный труд. Корни цельности мировосприятия Пушкина и естественности его слова — во всём этом. Это наши корни на все времена.

Если бы не эти спокойные деревенские размышления, получившие развитие в Болдине и Москве, Пушкин вряд ли сумел бы именно так, как он это сделал, разрешить конфликт между русским человеком традиционных корней, его любимой Татьяной, и русским либералом-западником Онегиным. Не достиг бы свойственного ему уровня понимания насущной для современной России проблемы взаимоотношений в треугольнике «власть — личность — народ».

Получив прививку отеческого и народного начал, Пушкин формулирует типическое русское видение места нашего народа и нашей страны в мировых делах. Не слушать западных «витий», пытающихся указывать нашей стране, как ей жить и как строить отношения с соседями. Исходить из того, что Россия — сама по себе, что она, как скажет позже Данилевский, самостоятельный тип со своей особенной культурой и историей. Понимать, что Запад не может восприниматься нами как источник каких-либо полезных советов или действий по одной простой причине: там нас ненавидят.

Корни этой ненависти лежат глубоко в извечной человеческой природе, и потому она, эта ненависть, неизбежно имеет новые и новые выплески на очередных витках истории: «…И ненавидите вы нас…/ За что ж? ответствуйте: за то ли, / Что на развалинах пылающей Москвы / Мы не признали наглой воли / Того, под кем дрожали вы? / За то ль, что в бездну повалили / Мы тяготеющий над царствами кумир / И нашей кровью искупили / Европы вольность, честь и мир?.." Вот она — формула европейского реваншизма и XIX, и XX, и XXI веков!

Формула наших действий тоже проста и понятна: не прозябать «на постеле», держать наготове «измаильский штык», то есть не только быть во всеоружии, но помнить о боевой славе отцов и необходимости соответствовать ей, спокойно возвышать своё слово перед Западом, укреплять единство русской земли и наращивать победы. Сегодня в отличие от юбилейных дней 200-летия со дня рождения Пушкина можно сказать, что всё это делается. Дай Бог, чтобы делалось и впредь.

Кстати о единстве земли. Пушкин, конечно, писал не только для русских — для всего мира, но всегда помня, что он русский, и одновременно уважая самобытное начало всех других народов России. Помните: «и друг степей, калмык»? Калмык будет рад, что он понимает Пушкина, а понять его до конца можно, только понимая его так, как понимает его русский, а мы, отдавая должное русскости калмыка, будем с уважением помнить и уважать то, что он калмык.

Порой можно слышать, что Пушкин «принадлежит всем». Чаще всего эти слова звучат из уст тех, «чьим» сам Пушкин, уверен, вовсе не хотел бы быть. Пушкин по определению не может принадлежать швабриным и мазепам, он «несовместен» с теми, кого мы называем условным «Сальери», он враг дантесов и геккернов.

Очень хочется завершить эти несколько слов о Пушкине на высокой ноте, и есть что сказать в этом ключе, ибо число соотечественников, которые помнят и чтят его, обращаются к его творчеству, вновь велико. Всё больше людей едет, как и он, в Михайловское, получить тот же заряд преображения. В этом году в любимых местах великого русского поэта и мыслителя широко отмечался уже 50-й посвящённый ему праздник поэзии.

Но одновременно всё тяжелее и неблагодарнее становится труд музейных работников — хранителей памяти Пушкина, всё больше желающих нарушить неприкосновенность Пушкинских заповедных мест. Псковская область — наш западный форпост, земля, овеянная многовековой славой и испытавшая за эти века столько горя, сколько испытал мало какой другой российский край, стала самой бедной областью нашей страны. Бедность эта вопиющая, пятидесятикратно (!) худшая, чем в среднем по России. До Пушкина ли тут, если в семье с двумя детьми после минимальных необходимых расходов в месяц остаётся 570 рублей!

Хотя, почему же не до Пушкина? Как раз до Пушкина, до его мрачных мыслей о диком барстве и тягостном ярме простого российского труженика, до его страстного желания другой, более счастливой, судьбы для нашего отечества.

С днём рождения, дорогой наш Александр Сергеевич! Мы тебя помним и любим.

Клеветникам России

О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? Волнения Литвы? Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы.

Уже давно между собою Враждуют эти племена; Не раз клонилась под грозою То их, то наша сторона. Кто устоит в неравном споре: Кичливый лях, иль верный росс? Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? вот вопрос.

Оставьте нас: вы не читали Сии кровавые скрижали; Вам непонятна, вам чужда Сия семейная вражда; Для вас безмолвны Кремль и Прага; Бессмысленно прельщает вас Борьбы отчаянной отвага — И ненавидите вы нас…

За что ж? ответствуйте: за то ли, Что на развалинах пылающей Москвы Мы не признали наглой воли Того, под кем дрожали вы? За то ль, что в бездну повалили Мы тяготеющий над царствами кумир И нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир?..

Вы грозны на словах — попробуйте на деле! Иль старый богатырь, покойный на постеле, Не в силах завинтить свой измаильский штык? Иль русского царя уже бессильно слово? Иль нам с Европой спорить ново? Иль русский от побед отвык? Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, От финских хладных скал до пламенной Колхиды, От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая, Стальной щетиною сверкая, Не встанет русская земля?.. Так высылайте ж к нам, витии, Своих озлобленных сынов: Есть место им в полях России, Среди нечуждых им гробов.